Владислав Крапивин - Та сторона, где ветер [с иллюстрациями]
Валерка послушно зацарапал по снегу коленями.
Запрокидываясь, Яшка потянул ремень. Оттаявшая глина поползла под каблуком. Он переступил и потянул снова…
Ну, вот и всё. Валерка рядом, в шаге от Яшки. Уже на ногах. Счастливый, что выбрался. Круглолицый, темноглазый, немного на Ильку похожий, только помладше.
– Ух!.. – сказал он, улыбаясь. Повернулся и вдруг закачался на глинистом гребешке, теряя равновесие.
– Стой ты! – Яшка рванул его, удержал. Но не удержался сам и скользнул на подошвах туда, где недавно цеплялся за лед Валерка.
Он даже не успел испугаться, только на миг, будто от боли, сжались все мышцы.
Ничего страшного не случилось. Новые каблуки с острыми краями – хороший тормоз. Яшка остановился в метре от обрыва. Он стоял довольно прочно, да и ветер помогал держаться. Не было теперь ни капельки страха.
Яшка осторожно повернулся лицом к ребятам. Валерка суетливо и неумело наматывал на ладонь ремень сумки.
– Я сейчас тебя вытащу!
«Вытащу»! Сам едва стоит. Лапы красные, как петушиный гребень, застывшие. Брюки на коленях насквозь промокли. И отчетливо слышно, как хлюпает у него в ботинках.
– Иди наверх! Топайте домой оба! Пусть вас матери повесят над печкой сушиться!
– А ты? – сказал сверху кудрявый.
– А ты? – сказал Валерка.
– Что – я? Думаете, царапаться буду, как вы? – Врубаясь каблуками в подтаявшую наледь, он сделал несколько шажков. – Видели? Не то что вы, черепахи!
– А дальше? – потребовал Валерка.
Дальше надо было встать на четвереньки и дотянуться до сухого стебля, который жестко торчал из-под снега. Но ползти на коленях при этих малышах было унизительно.
– Идите, вам говорят!
– А ты вылезешь?
– Может, я вниз буду прыгать?
Он осторожно присел, будто для того, чтобы затянуть шнурок на ботинке. И бросил через плечо:
– Сумку там положите, наверху…
Видно, эти спокойные слова и небрежная смелость ловкого мальчишки убедили малышей. Они постояли еще, но Яшка сидел на корточках и делал вид, что любуется заречными далями. Хочет – и сидит здесь. Его дело.
Ребята ушли.
Тогда Яшка дотянулся до стебля.
Стебель, такой прочный на вид, хрустнул и рассыпался в труху. Яшка плюхнулся на живот, пытаясь задержать скольжение. Он вдавливал в наледь пальцы, носки ботинок, даже подбородок. Но съезжал все ближе и ближе к жуткому краю. Тяжелый страх опять накрыл его с головой. Но было что-то сильнее страха. Яшка мог еще крикнуть. Изо всех сил, чтобы услышали: «Валерка, на помощь!»
Он не крикнул, упрямо царапая ногтями лед.
Ему удалось задержаться. Но это была слабая задержка. От каждого движения, даже от вздоха, он съезжал ближе к пропасти. Медленно, сантиметр за сантиметром.
Времени прошло, наверно, очень много. Проглядывало солнце, и опять набегали облачные тени. На берег, на Яшку.
Яшка заплакал.
Он плакал и, вжимаясь в рыхлый лед подбородком, смотрел вверх по склону. За бугор улетали разорванные облака. Было пусто, и Яшка понимал, что никто не придет. Разве только такие же случайные мальчишки заглянут.
Из-за бугра торчала верхушка телеграфного столба с поперечными брусьями. Белые ролики сидели на них парами, как послушные птенцы. По этим перекладинам Яшка видел, что он все-таки едет и едет к обрыву. Сначала скрылась за скатом одна, потом вторая, и коснулась земли третья.
Яшка понял, что, когда и эта скроется из глаз, будет конец.
И тогда он снова вспомнил о ноже. О ржавом своем ноже с тупым, но довольно длинным лезвием. Нож лежал в кармане пальто. Яшка сунул его в карман, когда отпилил ремень. Даже лезвие не захлопнул. Главное теперь – набраться смелости и дотянуться до кармана.
Яшка перестал плакать. Плавно-плавно приподнял правую руку и перенес назад. Пальто сбилось на сторону, и карман оттопырился, словно старался помочь хозяину. Яшка нащупал плоскую железную рукоятку. «Хороший ты мой», – сказал ножу Яшка. Он вынул руку и медленно занес нож. Это движение стоило ему еще пяти сантиметров. Но было уже не страшно.
Со всей силой, со всем своим отчаянием Яшка ахнул ножом в ненавистную ледяную корку.
Клинок пробил лед, ушел до конца, и даже под кулаком осталась вмятина.
Всё. Нож сидел крепко. Можно было отдохнуть минуту, затем осторожно подтянуть колени. Потом подтянуться самому. И так, врубаясь ножиком, он доберется до спасительных глиняных комков. Всего-то метра два с половиной.
Все радости дня снова вспомнились Яшке: счастливая тройка, незаданные уроки. И марки… А как здорово он вытянул этих двух пацанят!
Яшка улыбнулся и сквозь непросохшие слезы глянул на верхушку столба. Перекладина с птенцами-роликами скрылась за бугром. Острая верхушка становилась все короче. Яшка лежал, не скользил, а столб исчезал из глаз!
Тайные ручейки-разведчики подмыли пласт слежавшегося снега. Он тронулся и вместе с Яшкой пополз к обрыву. Все быстрей… И вот, надломившись, он ухнул в реку.
«Только бы не насмерть…» – успел подумать Яшка.
Глава вторая
В конце мая внезапно ударила жара. С утра было еще прохладно, а к полудню разжарило, словно в июле. Солнце било в окна и так нагревало парты, что краска липла к ладоням. Илька едва досидел до конца четвертого урока и побрел домой, совершенно ослепший от солнца и оглохший от зноя.
Жесткий воротник безжалостно тер мокрую шею. Можно было снять куртку, но для этого пришлось бы скидывать ранец. Кроме того, брюки держались на широких шелковых лямках, которые Илька ненавидел и показывать никому не собирался. Он шел и ругал шепотом тех, кто придумал такую дурацкую школьную форму. Разогретое толстое сукно пахло шерстяным одеялом. Этот запах Илька терпеть не мог еще с детсадовских времен, когда всех ребят насильно укладывали спать после обеда.
Дома Илька грохнул на пол ранец, как из скафандра, выбрался из раскаленной формы и с головой нырнул в шкаф – искать нормальную одежду. Из старых штанов и рубашек он вырос, но мама еще в марте позаботилась о новом «летнем обмундировании». Мама молодец! Через три минуты Илька танцевал перед зеркалом в желтой тенниске и коротеньких штанах с косыми карманами. Потом с удовольствием протянул в петли скрипучий новенький ремешок.
Красота! Словно крылья выросли.
Илька крутнулся на пятке и решил, что обедать ему не хочется, а хочется бегать. Он прыгнул в коридор, хлопнул дверью и выскочил на улицу.
Вот это жизнь! Мчишься так, что ветер свистит в ногах и мохнатыми лапами забирается под рубашку. А веселое солнце не отстает, не выпускает из теплых ладоней.
Вот так и начинается лето! Не с первого дня каникул, а со встречного ветра, скорости и солнца…
На всем скаку повернул Илька в широкий Сосновый тупик. Тупик он и есть тупик, машины не ходят. Но тишины здесь не бывает: ее разгоняют футболисты.
Семь или восемь мальчишек, разделившись, гоняли мяч.
– Я за кого?! – крикнул Илька на бегу.
Обе команды хором ответили:
– За нас!
Его теперь везде принимали, не то что в прошлом году. Как-то незаметно это получилось. Раньше могли сказать: «Обожди, не суйся!» – а сейчас Илька знает: не скажут. Может быть, это после того, как он у всех на глазах катался на лыжах-коротышках с откоса за пристанью? Все топтались наверху, а он взял да и ахнул вниз, бросив при этом непонятные слова: «Трусов родила наша планета…» Левую лыжу потом так и не нашли в снегу… А может быть, после того, как он сцепился с одним пятиклассником и держался, пока не подоспели Генка, Шурик и Антон Калинов? Или просто потому, что девять лет гораздо больше, чем восемь?
Когда играешь в футбол, время летит так же быстро, как гоняешь мяч. А знатоки про Ильку говорят, что в технике игры он не силен, но скорость развивает бешеную. И четыре часа мелькнули как четыре минутки. Илька даже не отдыхал и остановился лишь тогда, когда длинный Тимка Савельев саданул ему ботинком под колено. Сгоряча Илька полез в драку, но тут же сел в пыль, и ему очень захотелось заплакать от боли и какой-то неожиданной слабости.
– Жердина ходячая!.. – глотая соленые слезы, сказал он.
Тимка стоял опустив руки и в десятый раз объяснял, что он не нарочно.
– Лошадь!.. – сказал Илька и начал растирать ладонями здоровенный синяк.
Мальчишки сочувственно молчали. Такое молчание не понравилось Тимке, и он отругнулся:
– Если слёзки на колесиках, ходил бы в балет, а не в футбол играть…
Он, кажется, намекал. Дело в том, что зимой Илька занимался в балетном кружке, но был выгнан за чрезмерную горячность и невнимательность. «Слишком, слишком много темперамента», – сказала Илькиной маме седая сухопарая руководительница.
Это воспоминание прибавило Ильке злости.
